Напечатано в:

Respectus Philologicus 2008 Nr 14 (19), Kaunas,  str 177-185

http://filologija.vukhf.lt

Время является одним из основных параметров существования человека. По словам Н.Д. Арутюновой, «...у человека нет специального органа для восприятия времени, но именно время определяет его психический склад. Время отделимо от человека, но человек неотделим от времени» (52). О субъективном переживании объективно существующего времени, национальном характере его восприятия свидетельствуют многочисленные исследования способов выражения категории времени в разных лингвокультурных сообществах. Отмечаются особенности структурирования, категоризации, концептуализации времени, проявляющиеся в специфических для каждого языка способах измерения, отсчета, соотнесения времени с предшествующим или последующим периодом и под.

Удобный инструмент исследования национально-культурной специфики фрагментов языковой картины мира (ЯКМ) – сравнительное изучение формирующих ее представлений, закрепленных в языковом употреблении. Контрастивное изучение позволяет определить существенные для данного сообщества принципы организации информации о мире. Особый интерес вызывает сравнение ЯКМ близкородственных языков, так как при относительной близости в формальном отношении, незаметные на первый взгляд смысловые различия выявляют различия национальных ЯКМ, вбирающих в себя длительную историю народа, принятую в данном сообществе систему морально-этических, нравственных и прагматических ценностей, историю взаимодействия с соседними культурами и др.

Это относится к фрагменту ЯКМ, отражающему представления о времени двух славянских лингвокультурных сообществ – русского и словенского. Общее ядро темпоральной лексики этих сообществ сформировалось в глубокой древности; однако при анализе формально сходных эквивалентных наименований обнаруживается разница «словенского» и «русского» времени, что подтверждает высказанное В.А. Масловой замечание: «Культурно-национальное скрывается в своеобразной пропозиции, создаваемой как раз эквивалентной лексикой, но со специфическим проявлением комбинаторных свойств ее единиц». Выразительный пример культурно-национальной специфики демонстрируют выражения со значением ‚определенный период времени‘, реализующимся в таких темпоральных именах, как час, неделя или месяц. В русском языке эти имена сочетаются с обозначением абстрактного понятия время, и язык оформляет отношения между элементами словосочетания «как отношения формы и содержания: час, день или месяц времени» (Ахмерова 2003); в словенском же языке teden (неделя), mesec (месяц), leto (год) являются «вместилищем» не абстрактного (и, добавим, гиперонимичного) čas (время), а конкретных  (и гипонимичных) dni (дни): teden, mesec, leto dni (неделя/месяц/год дней).

Темпоральное поле обширно и многомерно – в данной статье рассматриваются некоторые аспекты наиболее архаичного фрагмента, связанного со структурированием суточного времени, которое демонстрирует, наряду с формальным сходством способов выражения, различия в представлениях о времени в родственных славянских лингвокультурных сообществах[1].

Сходные в формальном отношении названия частей суточного цикла относятся к ядру темпоральной лексики. Сутки в русской и словенской ЯКМ структурируются соотносительными словами: день – dan, ночь – noč, утро – jutro, вечер – večer; сумерки – mrak и somrak, рассвет – svit, (утренняя, вечерняя) заря – (jutranja) zarja, (večerna) zora; восход – vzhod, закат – zahod; полдень – poldan, полночь – polnoč. В словенском языке в эту группу входят также dopoldan (дополуденное время), popoldan (послеполуденное время) и обозначающие короткие переходные отрезки времени polsvit (время начала перехода ночи в день), polmrak (время начала перехода дня в ночь), podvečer (время перед вечером), prednočje (время перед ночью). Таким образом, словенское членение дня иерархизировано и дополнительно детализировано относительно основных суточных периодов (дня-утра-вечера-ночи).

Деление суток на основные периоды в рассматриваемых этнокультурных сообществах имеет различную структуру, начиная с того, что в русской ЯКМ день и ночь объединяются гиперонимом сутки – довольно поздней по происхождению лексемой, появившейся не ранее XVI в. (Михеева 2006, 52), которой нет эквивалента в словенской темпоральной подсистеме языка, как и во многих других западных языках (как перевести на словенский язык русскую пословицу День и ночь – сутки прочь?).

В представлении обоих славянских народов в течении дня устанавливается два рубежа – середина дня и ночи (полдень – poldan, полночь – polnoč), делящие светлое и темное время дня на части. В русском языке идею отсчета отрезков светлого времени дня по отношению к срединной точке дня передают предложно-падежные формы до полудня (полдня) и после полудня/ пополудни, в словенском это же деление выражается отдельными лексемами – парой существительных и семантически эквивалентных им наречий dopoldan/dopoldne ((во) время до полудня) и popoldan/popoldne ((во) время после полудня), напр.: brez dela je preždel dopoldan – просидел без работы до полудня[2]; čakal ga je vse dopoldneve  – он ждал его каждый день до полудня, prespal je cel dopoldan/celo dopoldne – проспал всю первую половину дня, popoldan je preslonela na oknu –послеполуденное время она простояла, прислонившись к окну. В русском представлении выражения до полудня и после полудня носят обстоятельственный характер, обозначая временной характер действия[3], тогда как в словенском dopoldan и popoldan – названия суточных периодов, «повышенные в ранге» до субстанциональности и в этом качестве выступающие на равных с другими названиями отрезков суток (noč, dan; jutro, večer). Разница между русскими и словенскими представлениями очевидна в переводах, где наиболее близкими эквивалентами словенских dopoldan и popoldan являются слова утро, день, вечер или же сложные временные конструкции, напр.: Bil je sončen nedeljski dopoldan – Было солнечное воскресное утро, Z branjem mu je skrajšal popoldan – досл. *Чтением он скоротал ему послеполуденное время, Zaradi opravkov ima skvarjen popoldan – Из-за дел у него испорчена вся вторая половина дня.

Для обозначения временной характеристики действия в течение различных отрезков суток в обоих языках используются наречия: ponoči – ночью, zjutraj – утром, zvečer – вечером, podnevi – днем, напр.: Ponoči je imel zdravnik nekaj nujnih obiskov – Ночью у врача было несколько срочных вызовов; Bilo je svetlo kot podnevi – Было светло как днем; Zjutraj ga bom poklical – Я ему позвоню утром. Кроме того, в словенском языке используются наречия opoldne/opoldan (в полдень) и opolnoči (в полночь), напр.: Prišel je točno opoldan – Он пришел ровно в полдень, Opolnoči naj zaigra godba – В полночь пусть заиграет музыка, а также наречия dopoldan /dopoldne (до полудня), popoldan/popoldne (после полудня) (примеры см. выше).

Те же наречия, за исключением podnevi (днем), используются в словенском языке при обозначении часового времени. Часы после полуночи до 8 часов в словенской ЯКМ относятся к утренним, напр.: bilo je ob enih ali dveh zjutraj (было около часу или двух ночи), vstati ob treh zjutraj (встать в три часа ночи)[4]. В русской системе обозначений часового времени три часа, прошедших  после полуночи, характеризуются как ночь: в три часа ночи, а время с четырех часов после полуночи до полудня мыслится как утреннее: в четыре часа утра; при этом время восхода солнца значения не имеет (Малыхина). Примерно с 9 часов утра до полудня «словенские» часы определяются как дополуденные, с 12 до 17-18 часов – как послеполуденные, тогда как в русском представлении часы с полудня до 16 часов характеризуются как дневные, а с 17 до 23 – как вечерние, ср.: ob desetih ali enajstih dopoldan/dopoldne – в десять или одиннадцать утра; do treh popoldan/popoldne – в три часа дня, оb petih popoldne – в пять вечера. Таким образом, словенское дополуденное и послеполуденное время (dopoldan/dopoldne, popoldan /popoldne) выступает как равноположенное утру (zjutraj) и вечеру (zvečer), тем самым демонстрируя важность для словенского суточного цикла срединной точки дня - полудня.

Приведенные языковые факты свидетельствуют также о том, что если в русской ЯКМ точкой отсчета часов суточного цикла служит время, когда человек обычно начинает заниматься какой-либо деятельностью (утро начинается в 3-4 часа после полуночи), то в словенской ЯКМ точкой отсчета является время зарождения нового дня – ночь, а точнее, после полуночи (утро начинается в один час после полуночи). В словенском языке можно найти и более привычные для русских, но значительно менее распространенные формы типа ob dveh/treh ponoči ‚в два/три часа ночи‘: по данным FidaPLUS, один час после полуночи относится к ночи в 179 примерах, к утру – в 245 примерах, соответственно, соотношение ночи и утра по отношению к двум часам после полуночи – 181: 345, три часа после полуночи распределяются между ночью и утром в пропорции 106:516, тогда как, по данным НКРЯ, соотношение форм два часа ночи и два часа утра – 161: 7, три часа ночи и три часа утра – 154: 26[5].

Разница в словенском и русском делении дня объясняется, видимо, тем, что в русской модели времени обозначения временных интервалов «релятивизированы относительно человеческой деятельности, в них заключенной» (Зализняк, Шмелев 1997, с. 240), тогда как словенская модель суточного времени организована по астрономическому принципу. Яркое подтверждение этому находим в темпоральном фразеологизме, построенном диаметрально противоположным образом в двух языках: в словенском – noč in dan, в русском – день и ночь, напр.: Vlaki drvijo noč in dan – Поезда грохочут день и ночь, Pri tej hiši garajo noč in dan – В этом доме неустанно трудятся день и ночь. Аналогичное русскому строение фразеологизма в словенском возможно, напр.: Na vrhu stolpa je dan in noč gorel ogenj – Наверху столба день и ночь горел огонь. FidaPLUS фиксирует соотношение noč in dan и dan in noč как 694:243, то есть предпочтение в словенском языке отдается инвертированной с точки зрения русского языка модели следования времени суток.

Таким образом, если русский суточный цикл представляет собой две модели[6]: двухчленную день-ночь и четырехчленную утро-день-вечер-ночь, с недостаточно сильным (по сравнению со словенским языком) выделением полудня – точки/краткого периода в середине дня и полночи, соответственно, в середине ночи, то словенский суточный цикл выстраивается парой noč-dan и четырехчленной последовательностью jutro-dopoldan--popoldan-večer, с выраженным включением полудня  как высшей точки/краткого периода дня и полночи как временной точки возобновления суточного цикла.

Неоднократно отмечалось, что в ЯКМ сосуществуют различные модели, c одной стороны, связанные с разновременностью возникновения, с другой – с ориентацией на разные стороны воспринимаемой действительности. Н.Д. Арутюнова отмечает, что «языковые модели времени могут быть разделены на такие, в которых главной фигурой является человек, и такие, которые ориентированы на само время» (53). Выделенные аспекты словенского представления о суточном времени, отражающие астрономический принцип, демонстрируют доминирующую, но не единственную возможность членения времени. Объективные характеристики частей суточного цикла, связанные с природной сменой темноты и света, имеют прагматическое значение для человека и могут оцениваться субъективно, что отражается, например, в высказываниях типа: ob osmih zjutraj, kar je zame sredi noči, me je zbudil telefon (SSKJ) (в восемь утра, что для меня – середина ночи, меня разбудил телефон). Видимо, и приведенные выше примеры употребления форм типа ob dveh/treh ponoči (в два/три часа ночи) следует отнести к сосуществующей в словенской ЯКМ модели суточного времени, ориентированной на человеческую деятельность и в этом смысле соотносимой с русской.

При детализации в обозначении частей суток в двух лингвокультурных сообществах учитываются различные критерии. Так, с различием в осмыслении деятельности по отношению ко времени осуществления связано использование русских выражений под утро со значением ‚заканчивая предшествующий день‘ и к утру, с переносом фокуса внимания на результирующее состояние, влияющее на ход дальнейших событий (Зализняк, Шмелев 1997, с. 234), напр.: Снег шуршал всю ночь, под утро стих; Разошлись мы под утро. – Ближе к утру ветер переменился; К утру Ирина приняла решение (НКРЯ). Ближайший словенский переводной эквивалент русских форм – выражение proti jutru, обозначающее ‘приближение к временной границе утра’ (общее для русских форм), без уточнения ее отношения к завершающему/начальному моменту временного отрезка суток, напр.: Proti jutru smo dospeli domov. (К утру мы пришли домой) – Zaspal je šele proti jutru. (Он заснул только под утро). Zabava se konča šele proti jutru. (Веселье кончилось только под утро), Proti jutru so se gostje porazgubljali. (Под утро гости разошлись) (примеры из SSKJ)[7].

Говоря о времени, нельзя не упомянуть о его метафорической концептуализации как пространства (пути или вместилища)[8] в русской и словенской ЯКМ. Приведенные выше примеры иллюстрируют эту языковую метафору: как русские предлоги под, к имеют пространственное значение, так и словенское proti имеет значение приближения, движения в направлении к чему, ср. употребление предлога в пространственной конструкции Grem proti trgovini (Я иду к магазину). Пространственные предлоги широко используются для детализации суточного времени в обоих языках, при этом русские и словенские предложные конструкции отражают разные критерии выделения и осмысления отрезков времени. Приведем лишь небольшой пример. В русской ЯКМ важным является результативность деятельности, полностью занимающей период суточного времени, что выражается конструкциями с предлогом за (сделать за ночь, написать за день), тогда как немаркированные по этому признаку периоды обозначаются наречием (днем, ночью) или конструкциями с предлогом в течение (напр.: киоск открыт в течение всего дня; в течение утра были приостановлены все операции) (примеры из поисковой системы Yandex.ru). В словенском языке две конструкции (с предлогом čez и с предлогом med) имеют значение соответственно: 1) ‚период, полностью занятый непрерывно совершаемым однородным действием‘, с фокусировкой на границы периода (от и до), напр.: V sredo čez dan bo deževalo. (В среду днем/в течение дня будет идти дождь). Čez dan se v meni nabere toliko gneva (…), da bi zvečer potrebovala veliko razumevanja in nežnosti. (За день во мне набирается столько гнева, что вечером мне нужно много понимания и нежности); 2) ‚период, наполненный разной/прерывающейся деятельностью‘: In če se med dnevom počutite utrujeni, potem si mirno privoščite kratek dremež. (И если в течение дня вы почувствуете себя усталым, спокойно позвольте себе немного подремать) (примеры из FidaPLUS). Эти словенские выражения не несут значения результативности деятельности, полностью занимающей период времени, но, отражая осмысление суточных периодов в различных метафорических образах: либо как движения на другую сторону сквозь что (ср.: voz pelje čez vas ‚телега едет сквозь деревню‘), либо как нахождения внутри периода времени (ср.: cesta med Ljubljano in Vrhniko ‚дорога между Любляной и Врхникой‘)[9], дифференцированы по характеру деятельности – однородной и непрерывной или же неоднородной и/или прерывистой.

Подводя итоги, можно констатировать, что генетически родственные русское и словенское лингвокультурные сообщества на общей по происхождению лексической базе сформировали две разные картины суточного времени, по-разному организованные, основывающиеся на отличающихся принципах (деятельностный ~ астрономический), включающие различное количество периодов, а при детализации суточного времени актуализирующие различные критерии, в которых для русского лингвокультурного сообщества важным оказывается субъективный, результативно-целенаправленный деятельностный критерий, тогда как для словенского в большей степени – объективно-природный и общедеятельностный.

Литература

КRŽIŠNIK, E., SMOLIĆ, M., 2000. „Slike“ časa v slovenskem jeziku. In: 36. seminar slovenskega jezika, literature in kulture. Zbornik predavanj. Ljubljana.

LAKOFF, G. 1980. Metaphors We Live by. Čikago in London.

АРУТЮНОВА, Н.Д., 1997. Время: модели и метафоры. In: Логический анализ языка. Язык и время. Москва: Индрик. 51-61.

АХМЕРОВА, Л.Р., 2003. О временных значениях падежных форм. In: Русская и сопоставительная филология: системно-функциональный аспект. Казань,  2003. С.11-14 (см. также: в интернете).

ВСЕВОЛОДОВА, М.В., 1975. Способы выражений временных отношений в современном русском языке. Москва: Изд. МГУ. 

ЗАЛИЗНЯК, А. А., ШМЕЛЕВ, А.Д., 1997. Время суток и виды деятельности. In: Логический анализ языка. Язык и время. Москва: Индрик. 229-240.

МАЛЫХИНА, Т. М. Обстоятельства времени в тексте русской народной лирической песни. Режим доступа: http://kursk-kgpu.narod.ru/mal_mon.htm [см. 5. 06. 2008].  

МАСЛОВА, В.А., 2003. Универсальное и национальное в языковой картине мира. Русский язык в центре Европы 8. Ассоциация русистов Словакии. Банска Бистрица. 6-11.

МИХЕЕВА, Л.Н., 2006. Время как лингвокультурологическая категория. Учебное пособие. Москва: Флинта: Наука.

ПЛУНГЯН, В.А., 1997. Время и времена: к вопросу о категории числа. In: Логический анализ языка. Язык и время. Москва. 158-169.

РУБИНШТЕЙН, Г.А., 2001. Асимметрия синтаксических свойств русских названий частей суток. In: Glossos, Issue 1. Spring 2001. Режим доступа: http://seelrc.org/glossos/ issues/1/rubinstein.pdf [cм. 09.10.2007].

ЯКОВЛЕВА, Е.С., 1994. Фрагменты русской языковой картины мира: Модели пространства, времени и восприятия. Москва, Гнозис.

ЯКОВЛЕВА, Е.С., 1996. К описанию времени в картине мира носителя русского языка. In: Семантика языковых единиц. Т. 2. Mосква: Изд. ИСБН. 242-245.

Источники:

SSKJ – Slovar slovenskega knjižnega jezika. Ljubljana 1970-1991 (электронная версия).

FidaPLUS – Корпус словенского языка. http://www.fidaplus.net

НКРЯ – Национальный корпус русского языка.

Universiteto 5, 01513 Vilnius, Lietuva

Tel. (370-5)275-05-01

E-mail: jelena.konickaja.flf.vu.lt

Поэтика хронотопа: языковые механизмы и когнитивные основания. Материалы международной научной конференции. 2010. Калининград.

В творческом наследии М.М. Бахтина время, один из важнейших параметров существования человека, вне которого человек непредставим, осмысляется прежде всего как определяющая характеристика, ось построения художественного произведения – составная хронотопа. Специально не останавливаясь на формах и содержании категории времени в языке, М.М. Бахтин замечает: «Существенно хронотопичен язык как сокровищница образов. Хронотопична внутренняя форма слова, то есть опосредующий признак, с помощью которого первоначальные пространственные значения переносятся на временные отношения (в самом широком смысле)» [Бахтин 1975: 399].

Мысли М.М.Бахтина во многом перекликаются с положениями когнитивной лингвистики и с исследованиями языковых картин мира (далее ЯКМ), проводимыми с опорой на работы Лакоффа, Джонсона [1980], где высказана идея, что менее конкретные концепты человек осознает при помощи более конкретных концептов. Такого рода понимание когнитивных процессов созвучно замечанию М.М.Бахтина о «чувстве времени» Гете: «Самые сложные и ответственные понятия и идеи, по Гете, всегда могут быть представлены в зримой форме (…). Даже самая основа философского мировоззрения может раскрыться в простом и четком зрительном образе» [Бахтин 1975: 207]. Созвучны исследованиям категории времени в ЯКМ, сохраняющей старые, архаичные образы и смыслы наряду с новыми, замечания М.М.Бахтина о творческом методе Гете, для которого «современность — и в природе, и в человеческой жизни — раскрывается как существенная разновременность: как пережитки или реликты разных ступеней и формаций прошлого и как зачатки более или менее далекого будущего» [ЭСТ: 208 и далее]. В творчестве Гете М.М.Бахтин обнаруживает также яркие примеры одного из многочисленных аспектов восприятия времени – его национальный характер (см.: [ЭСТ: 211 – 212]).

Одним из важнейших постулатов в исследованиях ЯКМ разных лингвокультурных сообществ является признание их идиоматичности. В реконструкции, то есть установлении определяющих черт национальных ЯКМ, важная роль отводится лексике, в особенности фразеологии, существенной характеристикой которой являются эмоциональная окрашенность и наглядность, зримость образов. Национально-культурный компонент особенно очевиден во внутренней форме фразеологизмов, в ассоциациях, лежащих в основе фразеологических оборотов, а также в эмоционально-ценностном восприятии разных категорий, в том числе и категории времени, связанного с различным поведением представителей разных лингвокультурных сообществ.

Темпоральные фрагменты ЯКМ родственных языков обнаруживают смысловые различия, в которых проявляются особенности принятых в данных сообществах систем морально-этических, нравственных и др. ценностей, отражается длительная история народов, история взаимодействия с соседними культурами и языками; это особенно очевидно при сравнении родственных в языковом отношении сообществ, географически удаленных друг от друга и в разные исторические периоды входивших в культурно-языковые сферы других народов. В статье рассматриваются некоторые темпоральные образы двух таких родственных славянских лингвокультурных сообщества – русское и словенское.

Ядро темпоральной лексики[1] славянских языков сформировалось в древности и во многом является продолжением и.-е. наследия. В целом совпадают значения формально близких русских и словенских темпоральных лексем день – dan, ночь – noč, утро – jutro, вечер – večer, осень – jesen, зима – zima[i] и др. Русский гипероним темпоральной группы время соотносится в словенском языке с лексемой čas, омонимичной[2] русскому час. Межъязыковыми омонимами являются также лето – leto ‘год’, век – vek ‘эпоха, период в истории’, год – god ‘именины’. Анализ эквивалентных на первый взгляд темпоральных лексем выявляет разницу в организации «словенского» и «русского» времени: так, формально близки между собой слова для обозначения светлого и темного времени суток (рус. день, ночь – слов. dan, noč), но в фразеологическом употреблении в русском языке возможна лишь последовательность день и ночь ‘все время, сутки напролет’, тогда как а в словенском с тем же значением употребляются выражения dan in noč и noč in dan, напр.: Noč in dan dela ‘Работает день и ночь’; Na vrhu stolpa je dan in noč gorel ogenj ‘Наверху столба день и ночь горел огонь’. Разница в оформлении фразеологизмов обусловлена тем, что если в русской ЯКМ началом суточного цикла служит время, когда человек занят какой-либо деятельностью, то в словенской ЯКМ начало суточного цикла – время зарождения дня, иначе говоря, полночь (подробнее о различиях в членении суточного цикла в русском и словенском языках см.: [Коницкая 2009]).

Еще один пример различия темпоральных фрагментов двух языков связан с суточным временем. В словенском языке dan и noč резко противопоставлены, как и в большинстве западных языков, так как отсутствует объединяющее их понятие ‘сутки’. Их различия проявляется в метафоризации в образах живых существ: noč ima ušesa, dan ima oči «у ночи есть уши, у дня – глаза», noč nima oči [EB: 29] «у ночи нет глаз». В русском языке про самое темное время суток говорится глухая ночь – прямо противоположно словенскому образу. С другой стороны, в словенском языке самое темное время суток определяется trdna noč «прочная, твердая ночь» (ср.: plini, tekočine in trdne snovi ‘газы, жидкости и твердые вещества’, hiša ima trdne temelje ‘у дома прочный фундамент’ [SSKJ]); как видно, в русском языке это время суток связывается с акустическим восприятием, тогда как в словенском ночь предстает в предметном, вещественном образе. В этой связи уместно привести мнение исследователей ЯКМ, что «культурно-национальное скрывается в своеобразной пропозиции, создаваемой как раз эквивалентной лексикой, но со специфическим проявлением комбинаторных свойств ее единиц» [Маслова 2003: 9].

В исследованиях по когнитивной лингвистике уже установлены наиболее общие концептуальные метафоры времени в разных национальных ЯКМ. В уже упоминавшейся работе Лакоффа и Джонсона рассматриваются пространственные метафоры, а также метафоры ВРЕМЯ – ДЕНЬГИ (ДРАГОЦЕННОСТЬ), ВРЕМЯ – СРЕДСТВО и др. Дальнейшие работы показали, что это наиболее распространенные концептуальные метафоры, в разных языках, однако, имеющие свою специфику[3]. В русском языкознании концептуализации времени посвящены многочисленные исследования. Среди них важное место занимает монография «Язык и время» (М., 1997), где рассматриваются различные языковые модели времени: так, Н.Д. Арутюнова подробно рассматривает две пространственные модели: агентивную модель Пути человека, в которой главной фигурой является человек, и созерцательную модель Потока времени, ориентированную на само время [1997: 53]; В.А. Плунгян выделяет пять метафорических блоков: «время – путник» (время идет / подходило к шести), «время – агрессор» (время не пощадило эти статуи), «время – измеряемая субстанция» (осталось мало времени), «время – контейнер» (во время работы), «время – имущество» (терять время) [1997: 161]. В статье К.Г.Красухина на основе этимологии и.-е. темпоральных лексем устанавливаются три основные модели (идеи) и.-е. времени: 1) внешнее время: время как пространство, с тремя подгруппами (время как мера; время как цельная удерживаемая часть пространства; время как циклическое или линейное движение; 2) время как жизненная сила; 3) время как желание, мысль [1997: 63]. Наиболее общие идеи времени и-е. языка нашли продолжение, развитие и трансформации в последующей истории языков, но даже в близкородственных языках они проходили разный путь и наполнялись разным содержанием, воплощаясь в разные метафорические образы.

Рассмотрим реализации некоторых концептуальных метафор в словенском и русском языках[4].

В русском и в словенском языках к наиболее распространенным относится пространственная концептуальная метафора времени в двух основных разновидностях, отражающих представление о цикличности времени и о его линейности (с агентивной и пассивной моделями). В славянских языках это метафора имеет глубокие корни: лексема время по происхождению связана с идеей круговращения, циклического движения (время < *uertmen- ‘движение, вращение’). Хотя в словенском языке vreme получило новое значение ‘погода’, идея круговращения времени с уходом лексемы из темпорального поля не исчезла: она реализуется в языковых выражениях, характеризующим время как таковое, а также его летний цикл: kolo časa, напр.: kolo časa se ne more obrniti nazaj, še manj pa ustaviti [SSKJ] «колесо времени не может повернуть назад, еще меньше остановиться», lepota sivih las je prav obrnjen čas красота седых волос «красота седых волос – правильно повернутое время (= правильно прожитая жизнь), kdor svoj čas prav obrne, se čednostjo ogrne (примеры из [EB: 28]) «кто свое время (= свою жизнь) правильно повернет, тот покроет себя порядочностью». Сюда же относится и выражение leto je naokrog «год совершил круг», обычно используемое в канун нового года.

В русском языке идея цикличности времени представлена в выражениях колесо / круг / круговорот / круговращение / спираль времени. В словенском языке эту же идею передают выражения zavrteti čas nazaj «завертеть время назад», čas se hitro odvija «время быстро разворачивается», čas kroži «время кружит», mlini časa «мельницы времени» (примеры из: [Kržišnik, Smolić 2000: 14]), Božji mlini meljejo počasi, a gotovo [EB: 25] «Божьи жернова мелют медленно, но наверняка», где круговращение времени передана образом мельничных жерновов; с этим словенским оборотом можно соотнести русский фразеологизм о времени, не сразу приносящем положительный результат Перемелется – мука будет.

Одна из базовых темпоральных лексем (рус. час, слов. čas ‘время’) возводится к *časъ – предположительно отглагольному существительному от глагола *česati ‘рвать, царапать; резать, наносить зарубки’ [ЭССЯ 4: 29] (имеются в виду отметки на палке, использовавшимися при натуральном обмене [Bezlaj 1995: 200][5]. Таким образом, исходная семантика отражает идею членимости, квантовости времени, то есть относится к наиболее распространенным пространственным моделям, зафиксированным в и.-е. состоянии.

Линейный характер времени передается в обоих языках образами дороги, реки, путника. Многие словенские и русские выражения эквивалентны, ср. рус.: дорога жизни, жизненный путь; вступить на путь, течение жизни, река / поток времени, время течет и др.; слов.: življenjska pot / cesta, stopiti na stezo, tok življenja, reka / tok ( potok) časa, čas teče [SSKJ] и др. В обоих языках о приближающемся событии говорят как о стоящем на пороге: рус. на пороге разлуки, слов. biti na pragu jeseni [SSKJ] «быть на пороге осени». Специфически русский фразеологизм быть не за горами ‘скоро’ соответствует словенскому выражению (biti) pred vrati, напр.: zima je pred vrati «зима у дверей» [SSKJ], в свою очередь эквивалентному русскому, напр.: новый век стоит у дверей.

Выражающие концептуальную метафору линейного движения образы в словенском и русском языках различаются по направлению: в русском языке оно задается вертикалью, напр., с утра до вечера, ср. с неба до земли, и горизонталью, напр., от зари до зари, ср.: от дома до университета, тогда как в словенском языке оно только горизонтально, напр.: od jutra do večera, od mraka do zarje, ср. od hiše do univerze, где темпоральные лексемы отмечают начальной и конечной точкой на линии времени.

Время в обоих языках зоо-антроморфизируется: рус. время идет, ползет; не ждет; его время еще не пришло / уже прошло, эквивалентные слов. čas gre, se vleče, hiti; njegov čas še ni prišel / je že minil. Представление о линейном время, перемещающемся с разной скоростью, выражено в русском языке в образах птицы или черепахи, напр.: время летит птицей, годы летят как птицы; время ползет как черепаха. В словенском языке медленное течение времени также метафоризируется в образе черепахи: čas se vleče kot želva [FidaPLUS], но не обнаружено образа птицы как метафоры быстрого течения времени.

Медленное и быстрое течение времени в обоих языках передаются также при помощи других образов, напр.: рус. как молния эквивалентно слов. kot blisk; специфически русским является выражение время летит как стрела.

Близка к пространственной метафоре другая концептуальная метафора – «время – вместилище», напр., рус. заполнить время болтовней. Как реализация этой метафоры обычно рассматриваются предложные сочетания типа рус. в тот год, в это время, в эту ночь и под., слов. v torek, v nedeljo (такие словенские конструкции обычны в сочетаниях с названиями дней недели). Интересно, что словенскому выражению dolgo v noč соответствует русское до глубокой ночи; в этих примерах опять обнаруживается разница в горизонтальной и вертикальной ориентированности пространства. О национальной специфике темпоральных представлений говорит и оформление отношений между абстрактным понятием время и конкретными единицами измерения времени час, неделя, месяц, день: русский язык «оформляет их как отношения формы и содержания: час, день или месяц времени» [Ахмерова 2003: 11], между тем как в словенском языке отношения формы и содержания эквивалентных слов иные: в форму teden ‘неделя’, mesec ‘месяц’, leto ‘год’ вмещается не абстрактное čas ‘время’, а конкретное dni ‘дни’: teden, mesec, leto dni [Коницкая 2009].

В обоих языках широко и разнообразно реализуется метафора «время – (ценный) предмет». В русском языке ее подтверждают выражения время – деньги, экономить, беречь / тратить / терять время, выиграть время, золотое времячко и др.; в словенском языке с ними соотносятся выражения čas je denar, prihraniti (prišparati) si /zapravljati / izgubljati čas, pridobiti na času, zlati časi (в форме множ.ч.), ср. также рус. искать вчерашний день, растягивать / тянуть время, дать кому-то время, слов. iskati včerajšnji dan, vleči čas, dati komu čas, а также vzeti si čas za počitek «взять себе час». Соотносимы русские и словенские выражения, в которых время представлено как нечто, подобное материи, хотя есть некоторые различия в сочетаемости эквивалентных лексем, ср. рус. урвать часок – слов. utrgati si čas «урвать себе время». В словенском языке человек активнее манипулирует с временем (своим или чужим), напр.: delati komu kratek čas «делать кому короткое время»‘развлекать кого’; krajšati si čas / krajšati čas komu «укорачивать себе/кому время», тогда как в русском языке время коротают как-то /с кем-то (так же, как проводят время). Однако активность человека по отношению ко времени проявляется и в русском фразеологизме, где, как представляется, метафора «время – материя» более очевидна: выкроить время (что возможно лишь по отношению к личному времени, но не ко времени другого).

«Предметность» времени передается в словенском языке в метафорическом образе тяжкого бремени лет, которое человек носит на спине (плечах), напр.: veliko jih je imel na plečih «много их (лет) имел на плечах», na hrbtu imam že šest križev [SSKJ] «на спине у меня уже шесть крестов (= десятков лет)». Этот образ практически отсутствует в русском языке, хотя отмечена пословица часы на стене, а время на спине [Даль 1989: 70].

В русской фразеологии время предстает как имеющее весьма относительную цену. Несмотря на то, что во многих пословицах говорится о ценности времени, о необходимости все делать в срок (напр.: часом опоздано – годом не наверстаешь; готовь сани летом, а телегу зимой; куй железо, пока горячо; делу время, потехе час), гораздо распространеннее выражения о неспешности типа время терпит, часом не нажиться, в русский час много воды утечет, русский час долог, русский час – все сейчас; год – не неделя – все будет, да не теперя; не под дождем: постоим да подождем; часом море не переедешь, в корове молоко не прокиснет, подожди, еще кукушка не прилетела (примеры из: [Даль 2006: 387 – 389]), убить бы день, а ночи не увидим [Норман 2004: 254] и др. Объяснение этому, вероятно, можно найти в том, что у Бога времени (дней впереди) много [Даль 1989: 344; 385 – 391], и поэтому его при необходимости хватит на все: чему быть, того не миновать, а на Бога положишься, не обложишься; одно знай: Господи, помилуй и отыми и подай! [Даль 2006: 3; 7]. У словенцев тоже определен владелец времени – это высшее существо, Бог; о пустом времяпрепровождении словенцы говорят: Bogu čas krasti [SSKJ] «красть у Бога время», что недопустимо с морально-этической точки зрения. Видимо, эта оценка отражается и в словенском экспрессивном выражении нетерпения или раздражения: za božji čas! [SSKJ] «ради/для Божьего времени!». У словенцев гораздо больше, чем у русских, выражений, предупреждающих о недопустимости траты времени, напр.: čas izgubiti je največja izguba «потерять время – самая большая потеря»; minuta zamujena ne vrne se nobena «ни одна упущенная минута не вернется»; minuta, ki je minila, se ne bo povrnila «минута, которая уже прошла, не вернется»; ura[6] teče, nič ne reče «час бежит – ничего не говорит»; kar časa zamudiš, ga vekomaj izgubiš «сколько времени упустишь, потеряешь его навсегда», le otroci in norci mislijo, da sto goldinarjev in sto dni nikoli ne mine «только дети и дураки думают, что сто золотых и сто дней никогда не закончатся» (примеры из [EB: 26 – 29]). Близка к ним пословица bolje je dobra ura, kakor gnoj na njivi «лучше добрый час, чем навоз на поле» (возможная интерпретация этой пословицы – напоминание о необходимости соблюдения агротехнических сроков). Важность темпорального параметра для словенцев лежит в основе фразеологизма vedeti, koliko je ura [SSKJ] «знать, сколько времени» – так говорят о человеке, хорошо осведомленном обо всем происходящее.

О ценности времени в словенской ЯКМ говорят и фразеологизмы с зооморфными образами: dan se zarana lovi «день ловят с утра»; dan je bolje loviti pri glavi kakor pri repu «день лучше ловить с головы, чем с хвоста», urica se ne da ujeti «часок не дается, чтоб его поймали» (примеры из [EB: 25 – 31]). Стереотипность метафоры «время – живое существо» в словенском языке подтверждается, на наш взгляд, пословицей об определенном времени года – зиме: Ako zima z usti ne uje, z repom omahne [EB: 25] «если зима ртом не съест, то ударит хвостом» (о морозах в конце мягкой зимы).

Зооморфный образ появляется во фразеологизмах, реализующих концептуальную метафору «время – противник», напр.: слов. zob časa «зуб времени», čas je/ni do konca nažrl (kaj) [SSKJ] «время не до конца/до конца пожрало (что)» (много примеров этой метафоры дано в [Kržišnik, Smolič 2000: 16 – 17]). Еще более ярко этот образ дан в пословице Čas vse v kozji rog užene «время все скрутит в козий рог», ср. также пословицу Sreda teden pojeda «среда съедает неделю» (примеры из [EB: 26, 30]). В русском языке в эту группу включается намного менее экспрессивное выражение следы времени. Вполне возможно предположить большую экспрессивность словенских образов времени, реализующих концептуальную метафору противника, с отмеченной выше высокой ценностью времени для словенцев вообще.

Однако время выступает не только как разрушитель. Во многих языках отмечена метафора «время – помощник», есть она в русском и в словенском языках, напр.: рус. время – лучший учитель, время рассудит, время(за)лечит все раны, время – лучший лекарь; слов. čas jr najboljši učitelj, čas je najboljši sodnik, čas je najboljši zdravnik, čas zaceli / leči vse rane, čas ozdravi vse bolečine, ср. также словенскую пословицу: Najboljši nasvet za vas je tisti, ki ga prinese čas «лучший совет для вас – тот, который приносит время» и др. Специфически словенской является метафора «время – крестьянин»: čas vse podorje «время все вспашет», čas vse dozori «время все вызреет (= приведет к созреванию)» (все примеры из [EB: 25-29]. Последнее выражение, видимо, можно соотнести со слов. čas je dozorel [SSKJ], эквивалентным рус. время уже созрело; таким образом, в обоих языках можно отметить метафору «время – растение», что, несомненно, в свою очередь связано прежде всего с метафорой человеческой жизни (ср. зрелый возраст).

Антропоморфные метафоры в темпоральных выражениях представлены также в группе выражений, говорящих о возможности взаимодействия со временем. В русском языке в эту группу входят такие фразеологизмы, как убивать время, спорить со временем. В словенском языке эта группа весьма разнообразна и показывает активное взаимодействие со временем: о нехватке времени у человека говорят: čas ga lovi «время его ловит» или čas ga prehiteva, preganja «время его обгоняет/ гонит» - точно так же, как и человек может прогонять время, ср.: preganjati čas ‘проводить время’; cо временем можно плясать: kdor s časom ne hopta, naj gre stran, da ga ne pocepta «кто с временем не пляшет, тот должен отойти в сторону, чтоб оно его не затоптало»; человек может вступать во взаимные отношения со временем, напр.: kdor čas ceni, njega tudi čas «кто ценит время, того и время ценит» (EB: 27 – 28).

Проведенное сравнение некоторых темпоральных образов словенской и русской ЯКМ показывает многомерность и сложность этого фрагмента картины мира близкородственных языков. Наряду с сохранением архаичных образов и представлений, в них отмечаются глубокие различия, некоторые из которых, по всей видимости, связаны и с конфессиональными различиями (словенцы относятся к миру Slavia Romana, тогда как русские к Slavia Orthodoxa), и с влиянием соседних культур – для словенцев это прежде всего немецкая культура. Если принять во внимание выводы ученых о наличии двух типов культур по отношению ко времени – полихронной и монохронной, для которой характерно отношение ко времени как к большой имущественной ценности, то можно признать, что словенская культура в большой степени относится к монохронному типу, тогда как русская, по выводам лингвистов, представляет полихромный тип [Вятчина, Солодилова 2005: 173].

Литература

Bezlaj F. Etimološki slovar slovenskega jezika. Knj. 3. Ljubljana 1995.

EB – Bojc E. Pregovori in reki na Slovenskem. 2. izdaja. Ljubljana, 1980.

FidaPLUS – Корпус словенского языка: http://www.fidaplus.net

Lakoff G., Johnson M. Metaphors We Live By. Chicago in London, 1980.

Snoj M. Slovenski etimološki slovar. Ljubljana, 1997.

SSKJ – Slovar slovenskega knjižnega jezika. Ljubljana, 1970–1991 (электронная версия).

Арутюнова Н.Д. Время: модели и метафоры // Логический анализ языка. Язык и время. М, 1997. С. 51 – 61.

Ахмерова Л.Р. О временных значениях падежных форм // Русская и сопоставительная филология: системно-функциональный аспект. Казань, 2003. С. 11 – 14.

Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975. С. 447 – 483.

Вятчина В.Е. Метафорический образ во фразеологизмах со значением «время» // Вестник ОГУ, № 11, 2006. С. 185-189.

Вятчина В.Е., Солодилова И.А. Фразеологизмы со значением «время» в свете лингвокультурный исследований. // Вестник ОГУ, № 11, 2005. стр. 172 – 176.

Даль В. Пословицы русского народа. М., 2006.

Даль В. Пословицы русского народа. Сборник В. Даля в двух томах. М, 1989

Кržišnik E., Smolić M. „Slike“ časa v slovenskem jeziku. // 36. seminar slovenskega jezika, literature in kulture. Zbornik predavanj. Ljubljana, 2000, S. 7 – 19.

Коницкая Е.М. К сопоставлению темпоральных фрагментов словенской и русской языковых картин мира: суточное время // Respectus filologiae. Vilnius, 2008.

Красухин К.Г. Три модели индоевропейского времени на материале лексики и грамматики // Язык и время: Логический анализ языка. М., 1997, c. 62 – 77.

Мамонова Ю.А. Имя время и имя čas в аспекте теории концепта: на материале русского и чешского языков. Пермь, 2006.

Маслова В.А. Универсальное и национальное в языковой картине мира // Русский язык в центре Европы 8. Ассоциация русистов Словакии. Банска Бистрица, 2003. С. 6 – 11.

Михеева Л.Н. Время как лингвокультурологическая категория. Учебное пособие. М, 2006.

Норман Б.Ю. Когнитивные аспекты паремиологии и национальная картина мира в славянских языках // Славянский вестник. Вып. 2. М., 2004. С. 245 – 257.

Плунгян В.А. Время и времена: к вопросу о категории числа // Логический анализ языка: язык и время. М., 1997. С. 158 – 168.

СРЯ – Словарь русского языка. В 4-х томах. Изд. 2-ое. М., 1984.

Федорчук Е.В. Межъязыковая омонимия и паронимия в близкородственных языках. М., 2001.

Щербина В.Е. Концепт "время" во фразеологии немецкого и русского языков КД. Уфа, 2006.

ЭССЯ – Этимологический словарь славянских языков. Под ред О.Н. Трубачева. Т. 4. М., 1977.

ЭСТ – Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира: Модели пространства, времени и восприятия. М., 1994.

Яковлева Е.С. К описанию русской языковой картины мира // Русский язык за рубежом, № 1 – 2 – 3. М., 1996. С. 47 – 56.